Стыд и грусть после Кремлёвской ёлки
Сперва билеты осматривали у Кутафьи башни, затем возле Кремлевского дворца съездов отделяли родителей. Все случилось так стремительно, что не успели решить, где встретимся после торжества.
В парадной форме веселые пионеры встретили напуганных детей, каждый взял шефство над одним из обладателей билета. Одна из девочек-дежурных привела меня в гардероб, подождала, пока я переодену сменку, и научила класть номерок под пятку, чтобы не потерять.
Главное — не потерять билет с надписью «подарок». Мама дала мне сумочку с платком, туда же отправились номерок и билет. В фойе была огромная ёлка, и детей там много. Все казались избранниками судьбы, получившими приглашения за успехи в учёбе и хорошее поведение.
Вспоминаю хороводы у ёлки и игры с Дедом Морозом детства — перед глазами встают новогодние праздники, куда я водила своих троих детей. Из той зимы конца 80-х осталось только «ёлочка, гори» и смущение от необходимости брать незнакомого, пусть и тоже избранного ребёнка за руку.
Возможно, радиомикрофонов ещё не существовало, и озвучить большой зал обычными микрофонами на стойках было невозможно. Я сразу поняла, что артисты открывали рот под фонограмму и, не имея возможности проявлять артистизм голосом, компенсировали это чрезмерными движениями. Если уж нужно было недоумённо развести руками, то делали это так широко, чтобы видели с самых дальних рядов.
Все новогодние представления, как в 80-х, так и в 2020-х, рассказывают примерно одинаковую историю: злодеи пытаются помешать героям выполнить долг, но благодаря зрителям побеждает справедливость, а герои прощают всех в праздничную пору.
Сладкий подарок на кремлёвской ёлочке вручался не в мешочке, а в красной пластмассовой шкатулке, напоминающей башню Кремля, скорее всего, Спасской. Запах её я запомнила и до сих пор он вызывает те же ассоциации: запах пластмассы — предвкушение чего-то хорошего. После представления пионеры снова помогали: растерянным детям получить подарок, неуклюжим — одеться, и провожали на улицу.
На площади возвышалась ещё одна величественная ёлка, а дети с красными пластиковыми башенками двигались по кругу. Все больше малышей в праздничных нарядах присоединялось к шествию. Это уже не был хоровод, а парад-аллея потерявшихся детей. Площадь ограничивал невысокий забор, за которым волновались родители, ища своих чад среди толпы, наперебой зная их имена.
Я прошла один круг, рассматривая лица взрослых, второй — игнорируя крики «Маа-ша», «Вова, Вова», «Юля, я здесь». Третий круг прошёл сквозь слёзы, оборачиваясь на всех, кто звал Ир, Ирочек и Ириш. Из-за шума и волнения те дети, которым кричали, не оборачивались и заходили на новый круг. Родители же, которых искали глазами, как назло, оставались незамеченными. Редких счастливчиков буквально вытаскивали из толпы или помогали перелезть через ограду.
Я была уверена, что мама и папа ждут там, где мы расстались, и не знают о новом месте встречи. Но вдруг — о счастье! — в толпе показались румяные лица родителей в меховых шапках. Пробившись вперёд, они забрали меня с этого кругового конвейера.
В вагоне метро я с нетерпением открыла дно пластмассовой башни, точно ожидав розыгрыш лотереи. Внутри лежали мамин любимый «Мишка косолапый», бабушкина любимая «Маска», «Грильяж» со вкусом орехов, ириски «Золотой ключик» и «Кис-кис», остающаяся напоследок «Ласточка» и квадратики черносмородинового суфле в блестящей сиреневой обёртке. Все эти конфеты были тогда довольно дорогими и дефицитными, их предстояло растянуть как минимум до конца каникул.
Как положено положительным героям, я довольно скоро простила организаторам то уличное испытание. Но до сих пор, как только начинаю чувствовать гордость и избранность, возникает ощущение, что таких избранных множество и в толпе нас не отличить друг от друга.
В праздничной атмосфере, сверкающей огнями Нового года, иной раз неожиданно охватывает чувство одиночества и грусти, которое сложно объяснить.
