Ольга Тян-Шанская: путешествие в мир насилия и чудесного русского кружева
Великий русский географ Пётр Петрович Семёнов Тян-Шанский был не только выдающимся учёным (в сферу его интересов, кроме путешествий, входили ботаника и экономика), но и мужчиной, сумевшим передать свои таланты дальше. Пётр Петрович стал отцом двух географов, одного учёного-статистика, одного учёного метеоролога, одной этнографа; дедом учёных, писательниц, художниц, физика, поэта и одной чемпионки по шахматам.
При жизни Петра Петровича, однако, никто не ожидал одарённости от его дочерей: в то время, как русские студентки штурмовали университеты Европы, ужасая своим набегом местных жителей и раздражая как конкурентки других претендентов на высшее образование, в России над любыми чаяними в сторону карьеры дочери было принято смеяться. По счастью, Пётр Петрович предрассудков не разделял. В свою дочь он верил, всегда и во всём поддерживал, когда её карьера пошла в гору — отзывался с восторгом.
«Насколько развиты физически будущие отцы и матери (женихи и невесты). Часто весьма мало еще развиты. Есть даже примета, что «молодые с венца подымаются», то есть растут после своего бракосочетания. Вследствие этого и первые дети родятся слабыми (первые два-три ребенка) и обыкновенно не выживают. Это иногда происходит и от полного еще неумения молодой матери обращаться с маленьким ребенком.
Молодые матери также очень часто «засыпают» детей, то есть придушивают их нечаянно во сне. Ребенка (до году) мать иногда ночью кладет между собою и мужем, «чтобы пососал», даст ему грудь, заснет, навалится на него и придушит. Добрая половина баб «заспала» в своей жизни хоть одного ребенка — чаще всего в молодости, когда спится крепко. За заспанного младенца священник накладывает «епитемью».»
С детства девочка выделялась светлым умом. Занимаясь исключительно дома, она ходила в конце года сдавать экзамены в мужскую гимназии и после выпускных экзаменов получила право учительствовать. Отец, большой любитель живописи, влюбил в искусство и дочь. После экзаменов в гимназии Ольга продолжила обучение в петербуржской Школе Общества поощрения художеств — как и «мать русского модерна» Елена Поленова. Кроме того, ей нравилось играть на фортепиано и петь — впрочем, тогда это было популярным развлечением. Языков Ольга знала несколько и выучила их шутя.
Летом со своими детьми, и малыми, и подростками, занимался лично Пётр Петрович.
Вывозил их в имение и часами ходил с ними по окрестностям: показывал растения, от невзрачных былинок до деревьев. Ботанику дети знали в совершенстве, энтомологию — тоже неплохо, поскольку о насекомых, которые попадались на растениях, Пётр Петрович вёл интереснейшие рассказы. Такие летние занятия научили Тян-Шанских вести исследовательскую работу, систематизировать знания.
«По поводу битья: бьют не только жену, но иногда и старого отца. В одной деревне молодой парень убил своего отца оглоблей (так бил, что он умер от побоев). В селе Мураевне был один случай, что пьяница муж убил свою жену за «гульбу». Он замотал ее косы вокруг своей руки и бил головой о порог, о лавки и о стену до тех пор, пока она не впала в бессознательное состояние, в котором через день и умерла, не приходя в себя.
Если муж бьет жену и при этом сломает или испортит тот предмет из своего несложного инвентаря, которым чинил расправу, то ему, разумеется, гораздо более жалко этот предмет, чем избитую жену.»
Конечно же, знаменитый географ устраивал детям «путешествия» — то есть, конечно, вполне цивилизованные поездки, зато каждый год. Вильнюс, Одесса, Крым, Кавказ, Средняя Азия, русские губернии — к окончанию рисовальной школы Ольга успела увидеть мир, узнать и понять разницу в быте и манерах людей из разных мест и разного рода занятий. Это натренировало её глаз; всё, что другим русским мещанам казалось обычным, сливалось в будничную массу, для неё распадалось на составные, имело особенности, вызывало любопытство деталями.
Для отца Оля в детстве выделялась своей наивной добротой, умением почти беспричинно радоваться. Он её звал шутливо «светленьким явлением». Она была похожа на мать, которая любого мимохожего нищего угощала пирогами, любому рассказу о беде верила, всякого старалась утешить.
«Если первый ребенок девочка, отец относится к ней совершенно равнодушно. Дома большей частью говорят об этом с сожалением, разве одна из женщин прибавит: «Ничего, нянька будет», — и все на следующий же день забывают о девочке. Если же баба начинает часто родить, то в семье к этому, конечно, относятся неодобрительно, не стесняясь иногда делать грубые замечания по этому поводу: «Ишь ты, плодливая, об клалась детьми, как зайчиха. Хоть бы подохли они, твои щенки-то, трясет каждый год, опять щенка ошлепетила», и т.д., и т.д. Замечания эти исходят нередко от свекрови.
Молодого отца, у которого родилась первенец-дочь, товарищи его и вообще другие мужики на деревне имеют право побить, как только он выйдет на работу. «Зачем девку родил», — и нередко здорово отдуют, а он уж молчит, потому так издавна водится.»
Ольга Петровна взрослая была склонна склонна к меланхолии. Пока другие искали живописных видов, Ольга могла уставиться на мокрый бурелом на опушке, на голые от осени деревья, на бурое сжатое поле и упиваться их печальной тоской. Перелом случился не как-то разом. Характер Ольги Петровны изменил ряд трагедий. Когда она была ещё подростком, покончил с собой мальчик-художник, которой был в неё невзаимно влюблён. Вина отравляла её, но молодость брала своё, и вот она сама полюбила — друга семьи, художника, летом дававшего младшим Тян-Шанским уроки. Полюбила счастливо, но вдруг, совершенно внезапно, он умер.
За сто лет до того впечатлительные барышни после таких трагедий решали посвятить себя религии: уходили в монастырь или наставляли в нравственности крестьянок. В конце девятнадцатого века девушки выбирали уже науку. Ольга Петровна обнаружила, что этнографы едут за впечатлениями, за открытием нового, неописанного в человечестве за тридевять земель — а соседей своих, простых мужиков, не знают вовсе. И она начала «путешествовать в народ».
«От тяжелой работы непосредственно вслед за родами у редкой бабы не бывает в большей или меньшей степени опущения матки. Иногда такие опущения матки («золотника») принимают очень тяжелую форму, а в легкой, по мнению бабки, это даже «совсем» ничего. Бывают опущения матки даже у девушек (очень молоденьких) от непосильной работы: «живот сорвала». Пьют от этого «киндербальзам — подъемные капли».
Бабка правит живот, накидывая на него «махотку», то есть горшок глиняный. Положит бабу на спину, помажет ей живот гущей, опрокинет на него горшок и под ним быстро зажжет охлопок «прядева». Живот вследствие этого втягивает в горшок. Чем горшок меньше, тем лучше. Считается, что после этого матка вправляется на свое место, и живот перестает болеть («накидывать махотку», «править живот» — плата за это один-два хлеба, немного муки или крупы). Или же бабка парит родильнице горячим веником живот; распарив, бабка его «поднимает» руками несколько раз, чтобы вправить на место золотник.»
Сначала интерес Ольги больше касался фольклора. Она собирала народные песни — те, которые знают все, или которые поют только мужчины или женщины. За сборник таких песен в двадцать три года Ольга получила серебряную медаль от Русского географического общества. Дальше девушка углубилась в исследования праздников, обрядов и сказок. Наконец, в конце девяностых она решилась на большой совместный проект с одним учёным, Константином Николаевским. Они составили план исследований и ринулись в народ.
Именно ринулись — Ольга уже немного знала, что увидит, и знакомиться с этим близко и подробно требовало от неё большого присутствия духа.
Обычно в недостатки крестьянству ставили неграмотность, боязнь всего нового и недостаток чистоплотности (последнее, конечно, не учитывало громадный разрыв в условиях быта между крестьянами и мещанами). Всё это Ольгу Петровну волновало мало: не такое видела. Но её исследование оказалось — помимо, конечно, изучения бытовых аспектов — в исследование культуры насилия. До сих пор цитаты из главного труда Ольги в интернете приводят к двум реакциям: шоку или яростным нападкам, утверждению, что автор очерняет реальность из русофобии или желания унизить монархический режим.
«Первые бранные слова, первые драки. Научился им Иван от старших братьев и сестер очень рано, когда еще не умел произносить связных фраз. «Сукой» стал называть мать, когда она ему в чем-нибудь отказывала — к потехе всей семьи и даже самой матери, поощрявших его в таких случаях: «Продувной-то какой, ишь шельма»; «Так ее, так ее (мать), зачем тебя не слушает». Матери очень наивно иногда хвастаются способностями своих совсем малолетних детей: «И какой атаман —ведь сукой уже меня называет»; «атаманить» значит буянить, затевать какие-нибудь проказы, руководить ими.
Мать он иногда бил по переднику какой-нибудь хворостинкой — тоже к немалому удовольствию старших. Драться с другими детьми тоже начал, как только стал на ноги. К этому его тоже поощряли, особенно если он одолевал другого младенца. Что касается до бранных слов, то дети, начиная с самых маленьких, знакомы почти со всем репертуаром крестьянских бранных слов. Нечего говорить, как мальчик лет семи-двенадцати и даже девочки того же возраста «ругаются», какие слова употребляют во время своих игр (когда повздорят). «Кобель», «сука», «сволочь», […] — очень употребительные детьми ругательства.»
Нет, Ольга была дочерью своего отца. Она писала только то, что видела — фантазиями не занималась. Кроме того, трудно обвинить в русофобии человека, который посвятил свою жизнь тому, чтобы сохранить искусство народа, которое, с учётом всех исторических поворотов, могло и вымереть. Песни, поговорки, прибаутки; вышивки, кружева, головные уборы; ритуальные печенья, предметы обстановки — Тян-Шанская собрала и сохранила для истории сотни предметов. Русское географическое общество находило её вклад неоценимым, каждая статья Ольга Петровны принималась с аплодисментами.
Чудесные кружева русских крестьянок Тян-Шанская воспевала так, что их стали закупать для царского двора и за границей.
Именно Ольга Петровна, несмотря на моду на русофилию, обращала внимание не только на славянский и византийский (связанный с православием), но и угро-финский компонент в бытовой культуре русской деревни. Вместе с крестьянством она исследовала и совершенной уникальный мир дворян-однодворцев, застывший в особом безвременьи в то время, как всё вокруг, снизу и сверху, двигалось. Собранные коллекции Тян-Шанская передавала этнографическому отделу Русского музея, с которым плотно сотрудничала. Параллельно Ольга успевала выставляться как художница-пейзажистка.
«Видя, что грубая сила постоянно торжествует, он сам уже очень рано начинает признавать эту силу (как право). Если отец бьет мать, то он, разумеется, жалеет мать, но не с той точки зрения, что отец не прав, а мать права. Жалеет он мать либо безотчетно, либо потому, что «того и гляди убьет ее батя».
А лишиться матери — самое ужасное несчастье для ребенка. Скорее мать вырастит своих детей, нежели отец. Мать уж будет биться как рыба об лед, а поднимет своих детей на ноги, вырастит себе помощника-сына. Что же касается до отца, то он замечательно беспечно относится к своим детям-сиротам. Нет несчастнее детей, как дети без матери. Для отца их как будто бы не существует, а мачехи бьют и обижают их.»
Умерла Ольга Петровна очень рано, в тридцать семь лет, от болезни. При жизни она успела привлечь внимание широкой публики соавторством в большой работе отца — над книгой «Россия. Полное географическое описание нашего Отечества». После смерти она затмила эту совместную работу своей «Жизнью Ивана», записками, в которые вошло всё то, что не вошло в опубликованные ранее статьи; эти записки любовно свели и подготовили к публикации её друзья. Именно «Жизнь Ивана» цитируется в этой статье. Отец Ольги ими гордился.
