Мария Пиотровская: Когда говорят, что в школах знают про дислексию, мне смешно
Моей дочери сейчас 16 лет, и она уже, слава богу, спокойно учится, но лет в шесть, когда все активные мамы начинают старательно готовить ребенка к школе, я пошла по такому же пути: решила сама научить ее читать, писать и считать. И сразу стала замечать неладное.
Я филолог, востоковед-арабист, закончила Ленинградский государственный университет. И параллельно еще училась на экономических курсах этого же университета. Как человек, образованный достаточно неплохо, я предполагала, что навык чтения – вещь простая, как начать кушать, ходить… То есть нужно просто как бы сесть и читать.
Но мы давай читать – ребенок плачет. Смотрит вроде текст, пальчиком водит, но я интуитивно чувствую, что она целиком слово не видит. И медленно читает, и расстраивается, и мы каждый день занимаемся, и все хуже и хуже. Я к кому только не обращалась, мне сказали: больше занимайтесь. И мы занимались больше.
В итоге все ее несчастное детство, летний период особенно, было посвящено ежедневным занятиям. Мы пошли в хорошую французскую спецшколу, московскую, в классе 33 ребенка. Конечно, педагоги говорили, что никаких домашних заданий давать они не имеют права, первоклассник ничего дома делать не должен, но все это ерундой оказалось, на самом деле они давали домашнее задание, причем давали на слух, поэтому то, что она приносила домой, это была половина из того, что давали. И я этого тоже не могла понять: думаю, ну, не сложные же они дают задания, но почему-то ребенок не запоминает. А девчонка умна невероятно, так-то общаешься и видишь, что интеллект высокий.
Большинство родителей в такой ситуации сразу начинают ребенка считать дураком и лентяем. Я категорически отказалась это делать.
Я уже понимала, что это школа что-то делает не так, раз мы сидим каждый день до 11 вечера, читаем и читаем, читаем и читаем, в итоге наизусть учим текст, чтобы на следующий день в классе его прочитать вслух, при этом к нам все время какие-то комментарии от учителя. Потом ребенок начал болеть всем подряд: и аллергия началась, и гипотиреоз, и простудные заболевания, находился любой повод, психосоматика, я потом это уже поняла, чтобы в школу не ходить. И я подумала, что раз так сложно идет, значит, нужен более индивидуальный подход.
Мы переехали за город и пошли в школу, в классе семь детей, и нам очень повезло с учителем. Татьяна Владимировна учила моего ребенка четыре класса и фактически его спасла. При этом она ни разу не сказала, что у нас дислексия или дисграфия. Психолог-логопед, который занимался с ребенком, тоже ни разу не произнесла эти слова. Но они старались, и, по крайней мере, ребенок был психосоматически в более положительном состоянии. Они, например, сказали, что есть такие таблицы логопедические – характерных ошибок. И что, если ребенок имеет такие трудности, то ему не занижают оценку за эти ошибки, а только за орфографические, которые явно говорят о том, что он не учит правила.
Сыграло свою роль еще и то, что в начальной школе у детей один учитель, и он имеет общее представление о конкретном ребенке, видит, что ребенок способный, развитый. Где-то что-то не получается, зато в другом месте он видит, что получается. И все это вместе помогло дочери четыре года проучиться нормально. Хотя трудно, с большим количеством репетиторов, потому что лично я уже перестала заниматься дома, кроме как к обидам на меня, это ни к чему не приводило. У нас даже кружков не было, мы все время занимались, до ночи каждый день, постоянно вот это домашнее задание, это был какой-то ад.
Пошли в пятый класс, появились учителя-предметники – и все. Опять ангины, пятое, десятое. Потом я услышала, как в классе, когда дочь слово не так прочитала, кто-то еще и засмеялся, она расстроилась… А параллельно мы же еще и английский должны учить, и естественно, что мы не справлялись с ним в школе. У нас появился native speaker, репетитор, который на первом же занятии, когда они только познакомились, буквально через две минуты ко мне повернулась, я прям эту картину помню, и говорит: «А вы знаете, что у вашего ребенка дислексия?» У меня состояние было… Наверное, если бы я слово знала, у меня бы не было такой реакции. Я же ничего не понимала, я только знала, что недавно появилось новое слово – «аутизм», и это что-то очень такое сложное и серьезное. Откуда я знаю, что такое эта дислексия? Я говорю: «А что это?». Она отвечает: ну, это ерунда, это вообще у каждого пятого, я сама, говорит, дислексик. И дисграфия – у 30% населения. Я говорю: «Стоп. Секундочку, давайте «от Адама». Еще раз, что это такое?»
Она рассказывает: «Это специфическое нарушение, обычно бывает генетическим, трудности при освоении навыков чтения, письма и счета». – «И что мне теперь с этим делать?» – «Надо искать специалистов – психолога, нейропсихолога, который должен сесть и переучивать вашего ребенка правильно читать. Вы как ее учили читать?» Я говорю: «Ну как, слогами, как нас учили». Она говорит: «Понимаете, это должно быть ровно наоборот». И дальше мне показали, как это выглядит со стороны. Если вы были на нашем сайте – сайте Ассоциация родителей и детей с дислексией , посмотрите, там есть иллюстрации того, как видит текст дислексик: у него буквы и слоги местами меняются, плывет картинка.
Дальше этот репетитор начала мне рассказывать невероятные вещи, которые, например, в Скандинавии творятся: там выдают айпады детишкам с дисграфией (нарушение письма, при котором наблюдаются типичные пропуски букв, слогов, зеркальное написание элементов букв, перестановка слогов местами в слове — Прим. Ред.), чтобы они не мучились. Таблицу умножения не запоминают – можно считать на калькуляторе, потому что сложности с умножением – это тоже показательно для людей дислексией, и во времени они могут плохо ориентироваться, есть даже такая картинка-мем – круговые часы, на которых цифры сначала идут по кругу, а потом просто стекают вниз, и написано: «whatever» – мол, без разницы, сколько угодно.
Репетитор увидела мое удивление: «Вы в каком вообще мире-то живете? Такого быть не может, чтобы в Москве не было специалистов…» Я говорю: «Подождите, я женщина активная, я сейчас найду». Пыталась искать, вы не представляете, какое количество времени потратила на то, чтобы хоть кого-нибудь найти, чтобы мне хоть кто-нибудь сказал, как он собирается с нашей дислексией работать. Приходит психолог, приличный психолог, и говорит: «Вашему ребенку 12 лет? Все. Поздно». Я говорю: «Подождите секундочку, и что мне делать?» – «Не знаю. Надо было раньше думать». – «А раньше почему мне никто этого не сказал?» – «Мы не знаем, этой проблемой вообще сейчас никто не занимается».
Читайте также: «Грязь», «Перепиши»: как реагируют в школе на дисграфиков и как им можно помочь
Хорошо, думаю, раз никто не занимается, чего бы мне не заняться? Конечно, это вызвало у большинства моих знакомых дикое удивление, потому что я никогда не была общественным деятелем, не стремилась быть медийным лицом. Но я поняла, что надо что-то делать, потому что когда я своей девочке начала помогать, вывела ее из школы, посадила на домашнее обучение и наняла репетиторов-предметников, ситуация стала на глазах улучшаться. Нашла через кучу знакомых психолога-логопеда, который умеет правильно заниматься. И там от самого простого началось, на самом деле. Например, ребенок поначалу был немножко гиперактивный, с небольшим дефицитом внимания, что тоже может быть свойственно человеку с дислексией… Вообще дислексия, дисграфия и дискалькулия (нарушение счета – Прим. Ред.) редко бывают сами по себе, это как отпечаток пальца – может быть чуть-чуть того, чуть-чуть сего, человек может прекрасно читать и писать с жутким количеством ошибок или делать ровно наоборот, и так далее. И вот психолог появляется, я при ней ребенку говорю: «Смотри на меня внимательно, не крути в руках ничего, сосредоточься, будем учить стихотворение». И психолог реагирует так: «Вы просто издеваетесь над своим ребенком. Наоборот. Суньте под ноги ей какой-нибудь мячик или коврик, в руках пусть карандаш или хоть что крутит, хоть куда смотрит, потому что так она быстрее воспринимает». В этот момент я поняла, что у нас какая-то колоссальная безграмотность в этом смысле.
Дальше я оказываюсь в Соединенных Штатах и посещаю 68-ю – и меня просто убила эта цифра – ежегодную конференцию дислексии в Америке. Представьте, 68 лет уже проходит, каждый год. Орландо, огромный отель, в этом отеле как будто экономический форум, а не какие-то посиделки в сто человек, где сидят и страдают, как же нашим детям плохо учиться. Это машина, которая давно едет и даже куда-то уже приехала, там какие-то сессии отдельно для директоров школ, отдельно для родителей, отдельно ученые, нейропсихологи, какие-то таблицы, мозг, нейроны летают, в общем, просто мощно. Потом я захожу на сайт этой ассоциации и вижу: мама дорогая, там настоящая дорожная карта. То есть, вы набираете слово дислексия, выскакивает сайт, на сайте по каждому штату указаны специализированные школы для детей с дислексией, у каждой свой сайт. И везде написано, что это школы для детей с дислексией при высоком интеллекте и при отсутствии других трудностей.
Понимаете, порядка 250 школ только специализированных! Плюс какие-то дислексик-friendly школы, в которых все на одном уровне учатся, но если у ребенка дислексия, то ему делаются определенные послабления. Или дополнительное время для задания, или он может считать на калькуляторе, если у него дискалькулия, или, если ему нужно написать какое-то эссе, а него сильная дисграфия, а самое главное, что там эссе на тему истории, например, то его попросят его напечатать, потому что главное то, как ребенок пересказал эту историю, которую он должен выучить, а не то, как он это напишет. В общем, чудеса чудесные.
Потом думаю, интересно, а как в Европе дело обстоит? Поехала в Европу. Там в каждой стране существует ассоциация родителей детей с дислексией, раз в три года все объединяются. В тот год их встреча проходила в Италии, я приехала туда, пришла к руководителю всей европейской ассоциации и говорю: «Я хочу опыт перенять, расскажите, пожалуйста, как все работает». Он говорит: «Да, да, конечно, давайте в два часа в такой-то аудитории сядем, поговорим». Захожу в два часа в эту аудиторию, а там человек, наверное, 15 сидит. «Я не туда попала?» – «Нет-нет, это мы вас ждем, нам просто интересно, вы у нас тут практически первая девушка, которая заинтересовалась из России дислексией». Я со всеми перезнакомилась, они либо сами с дислексией, либо у них дети, уже выросшие, с дислексией, они там уже тридцать лет этим занимаются. Где-то послабее, вот в Италии, говорят, как-то слабенько. В Англии наоборот все на ура: каждая школа дислексик-friendly. В каждой стране по-разному, нельзя сказать, что прям везде космос, а мы тут такие отсталые.
И тут, конечно, я поняла, что спокойно спать не буду, пока это дело не учрежу и не начну со своими соратниками взрывать как-то ситуацию. Мы примерно вот так, как с вами, в комнате сели, и я говорю: «Давайте стратегию определим на три года». А я в прошлом инвестиционный банкир, тридцать лет проработала в банках, и структурировать мероприятия на несколько лет вперед у меня навык есть. Мы решили, что надо построить план на три года, и построили.
Первой задачей, очень важной, было изыскать в России ученых, которые этой проблемой занимаются. Нашли. Вот на пальцах двух руках можно пересчитать: нашли Татьяну Васильевну Ахутину – это великий ученый с мировым именем, ученица Лурии (Александр Лурия – советский психолог и невропатолог, один из основателей нейропсихологии – Прим. Ред.), профессор МГУ. Нашли Александра Николаевича Корнева, Елену Григоренко, Марьяну Безруких, Анну Алмазову и Ольгу Величенкову. Я до сих пор не могу понять, какой ангел-хранитель нам помог, чтобы они в нас поверили, потому что, ну, представляете, к серьезному ученому приходит какая-то компания дам и говорит: «Мы занимаемся дислексией, мы хотим вам помочь, хотим вас соединить со школой». Выяснилось сразу, что работ много, работы правильные, работы шикарные, они переводятся на разные языки за рубежом, но – они где-то там, министерство просвещения в другом месте, школы вообще неизвестно где.
Когда мне начинают говорить о том, что в школах знают про дислексию, мне смешно слушать, я объясню даже почему.
Вот наш учитель русского языка в пятом классе, откуда мы ушли, имени называть не хочу. Я ей говорила, что, знаете, у нас дислексия и дисграфия, поэтому ребенок пишет с ошибками, давайте я вам приведу психолога, который занимается логопедом с моим ребенком, бесплатно приведу, чтобы она педагогам почитала про это, потому что у нас в классе 30% таких детей, вы поймите, они тройки не просто так получают. Учитель мне: «А я не знаю этой болезни и знать не хочу. У меня масса своих задач, мне главное, чтобы хорошие ученики хорошо учились, а остальное мне не интересно. И вообще, вы чего-то себе, мама, напридумывали, явно вам заняться нечем». Я думаю, не-не-не, я не сдамся. Собственно, после этого я дочь забрала на домашнее обучение и все стало легче. Та самая англичанка сразу начала ее учить читать правильно, целыми словами, у них были специальные карточки разноцветные, и сейчас, например, слово beautiful дочь хоть в каком порядке будут буквы – она его увидит. И по-английски она читает раза в два быстрее, чем по-русски, свободно совершенно. Потому что вот этот навык, который мы вдалбливали – «ПО-ШЕЛ, КО-РО-ВА», вот это складывание бесконечное, ребенок к концу фразы уже забывает, что он прочитал, пока сложил, такое дислексикам вообще противопоказано.
Так вот, после того, как мы нашли этих ученых и они в нас поверили и между собой объединились, мы все в обнимку пошли в Министерство просвещения. Это была вторая наша задача – привлечь Министерство. Потому что мы решили, что мы не будем какой-то просто центр пытаться открыть, где могут помочь 150 детям, например, или там в какой-то отдельно взятой школе что-то делать такое местечковое. Мы решили, что это должно быть на федеральном уровне, потому что речь о 30% населения, на секундочку. Дислексия – это вообще вещь, которая не уходит. Человек просто адаптируется к такому чтению. С дисграфией легче, так как она быстрее корректируется. Так вот второй задачей мы себе поставили обязательно привлечь к этому государство, потому что на коленке дома – это несерьезно.
Как диагностируют дислексию. Сначала невролог, чтобы определить, есть ли заболевание, потому что может быть ЗПР – задержка психического развития, есть масса других вещей, которые могут казаться дислексией (плохое зрение, например), и когда все медицинское исключается, выделяется в чистом виде дислексия, дисграфия, дискалькулия и в какой все это комбинации, это тоже важно для индивидуального маршрута человека.
Хорошо, родители нашли специалистов, диагностировали дислексию, занимаются, но, во-первых, это деньги, во всех центрах эта история платная, а во-вторых, хорошо, ну позанимался он здесь, а потом пришел в школу, а там то же самое – те же экзамены, те же ЕГЭ, то же запоминание и так же не учитываются его особенности.
В Министерстве просвещения мы постучались ровно в нужную дверь – к замминистра, Татьяне Юрьевне Синюгиной, которая по первому образованию… логопед-дефектолог! Она еще и понимает, о чем речь. Нас приняли, что покорило моих коллег-ученых, потому что на такую положительную реакцию они не рассчитывали. Когда у нас было первое собрание, они искренне были убеждены, что сейчас опять они поговорят, чиновники галочку поставят… Нет, Синюгина начала конкретно: так, создаем рабочую группу, никаких лишних людей не включаем, только экспертов, вот этих вот. И в полном составе мы в эту группу вошли. Началась работа, пошли изменения в положениях, в нормативных актах, первое письмо пошло в департаменты образования, сейчас там методичка специальная для школ уже выпускается, в октябре должна выйти как обязательная для всех регионов, так потихоньку, потихоньку работаем.
Далее мы подумали: хорошо, нас приняли, работа пошла, что, конечно, здорово, но куда ни придешь – в любую организацию, даже элементарно деньги попросить на деятельность, – везде начинают делать квадратные глаза и говорить: а что такое дислексия? Тогда мы обратились в фонд «Наше будущее» к Алекперову (Вагит Алекперов, российский предприниматель и филантроп, основатель фонда «Наше будущее» – Прим. Ред.) и нижайше попросили материально поддержать наш проект – соцопрос. Потому что каждый человек после вопроса о том, что такое дислексия, задает второй: а сколько таких детей? Мы отвечаем сейчас, ссылаясь только на международную практику, там счет ведется давно, есть система диагностики, есть базы данных.
А у нас миллион детей ходят в школы с недиагностированной дисграфией, дислексией и другими трудностями обучения.
Это бесполезно даже начинать считать. Мне сказали, что лучше посчитать тех, кто об этом не знает, чтобы государство немножко задумалось. Фонд «Наше будущее» помог нам, и агентство MAGRAM провело беспрецедентно масштабное исследование при поддержке Минпроса. Нам нужно было две целевые аудитории: родители и потенциальные родители, то есть после 18 лет, и специалисты – педагоги, дефектологи, психологи. Нужно было узнать – они вообще в курсе, что существует дислексия. Знаете, сколько приняло участие людей в опросе? 32 тысячи человек рьяно взялись заполнять эти разосланные по регионам анкеты и отвечать на вопросы.
Результат потряс всех. Мало того, что среди родителей 83% просто ничего не знают. 63% всех опрошенных не знают, что такое бывает, и не принимают даже самой возможности. Порядка 20–30% педагогического состава не в курсе, что такое дислексия, хотя им читают в институте этот курс, пусть мало, но читают же. И они открыто говорят, что да, мы не знаем. В этом опросе 150 страниц, мы сейчас как раз права на него регистрируем, чтобы опубликовать и данные были открыты и доступны всем.
Потом мы поняли: хорошо, если родителей мы можем просвещать – дали интервью, показали ролики, и родители радостно кинулись просто себя оправдывать, что, слава богу, ребенок у меня не придурок, – то что дальше-то им делать? Куда идти? Специалистов найти невозможно. Мы обратились в Институт русского языка им. Пушкина, к его ректору Маргарите Русецкой, она тоже по образованию логопед и доктор наук как раз по этой тематике – по дислексии, кроме того, она же оказалась руководителем Российской ассоциации дислексии, это ассоциация профессионалов, которая, как выяснилось, существует, что для меня было открытием. Русецкая нас поддержала, и мы ее попросили помочь нам сделать курс повышения квалификации для учителей и специалистов, не просто какой-то вебинар, а настоящий онлайн-курс, чтобы вся страна сразу, одновременно, из любого поселка, имела возможность его пройти.
Татьяна Владимировна Черниговская, Ахутина, Безруких и все, кого я перечисляла, все начитывают свой модуль по своей специфике, кто-то дисграфию, кто-то дискалькулию и так далее – 72-часовой профессиональный курс, с экзаменами, с официальным сертификатом о повышении квалификации. Через две недели курс выходит, запись у нас на него страшно сказать какая, в соцсетях только один вопрос: когда он уже выйдет. Это вполне официальная история, которая делается на платформе с Министерством просвещения, он платный, как и все курсы повышения квалификации, специальные бюджеты в школах выделяются на это, но деньги – это уже история не наша, это Институт русского языка. Зато мы теперь знаем, как на вопрос родителей «что делать» отвечать: отправляйте своих знакомых логопедов и учителей сюда.
Дело осталось за малым: как диагностировать? Как узнать, есть у ребенка дислексия или нет? Как говорит госпожа Синюгина, диагностика, которая существует, по которой работают так называемые ПМПК (психолого-медико-педагогические комиссии), была разработана на 50-х годах прошлого века. Сейчас мы разрабатываем новую методику. По нашей инициативе этим занимается Елена Леонидовна Григоренко, мировая звезда в дислексии и во всем, связанном с трудностями обучения, и Ахутина, и Корнев в этой же группе. Мы не можем иностранные методики покупать и переделывать их как-то, у русского языка другая структура, другая фонетика, все другое. Так вот уже к концу этого года должен закончиться первый этап разработки стандартизированной методики диагностики, опять же при поддержке Министерства просвещения. Это методичка фактически выходит, и с ней, как за рубежом, приходит educational psychologist (педагог-психолог — Прим. Ред.), садится и давай по вопросам оценивать вербальный и невербальный интеллект и давать баллы. Там, дислексия такого-то уровня, дисграфия такого-то уровня, а тут вообще все хорошо. И такие-то рекомендации в школу, по 30 страниц у них эти репорты могут быть. Я знаю еще и потому, что ребенка своего везде катала там. Честно сказать, на ней все отрабатывала, поэтому, видимо, она теперь и решила стать нейропсихологом. Ну а как можно что-то придумать, если ты не знаешь, как это работает изнутри? Так что дите у меня оттестировалось во всех странах.
Сейчас мечта моя такая, которой даже за рубежом пока нет. Мы хотим этот первый этап — обследование ребенка и заключение — обрабатывать и выкладывать на IT-платформу BigData. С любого компьютера логопед лицензированный будет иметь возможность протестировать ребенка по стандартной схеме, система конфиденциально информацию сохранит, но соберет статистику, и вы всегда можете посмотреть, какой идет прогресс — в масштабах страны. Вот о такой вот методике мы сейчас мечтаем.
Если после этого интервью вы задумались, у вас возникло какое-то сомнение, зайдите на наш сайт dyslexiarf.com. Там список примерных признаков. Если какие-то признаки вы заметили у ребенка, идите к специалисту. Если ребенок читает и плачет. Если он сидит, держа голову низко над книжкой (ну конечно, это может быть и зрение, но это надо исключить). Если он придумывает окончания слов, окончания фраз и потом, когда дочитает до конца, не может пересказать, о чем читал, есть повод задуматься о дислексии.
Дисграфию можно подозревать, если ребенок пишет «как кура лапой», или буквы в начале ровненькие, начал за здравие, а закончил уже за полями. Пропускает пол слова, пишет букву «з» или «р» в другую строну, то есть зеркалит.
Неусидчивость может быть косвенным симптомом, у некоторых это может быть просто СДВГ – дефицит внимания. Но у других будет сопровождать дислексию или дисграфию. Еще может быть смешанность с диспраксией, неловкостьюв пространстве, нарушением движений – то есть ребенок, например, плохо может завязывать шнурки, или потянулся за стаканом – упали все чашки вокруг, вошел – ударился, в школу пошел – потерял куртку и не помнит даже, где оставил. Такая как бы рассеянность. Есть много абсолютно очевидных вещей, и по тому, что родители говорят, может быть сразу видно: плохо запоминает таблицу умножения, плохо ориентируется во времени, часах, в сезонах. «Город Италия» у него может прозвучать. Ну и бесконечно длинные домашние задания. Вот как только ребенок долго сидит, значит, что-то не то. Ну не может человек делать уроки три часа с нулевым результатом.
Главное, что должны родители понимать, это самое позитивное и это должно быть вынесено в первую строчку интервью: это дети с сохранным интеллектом. Просто детям с дислексией очень трудно учиться. Мне один психолог сказал: понимаете, вашему ребенку прочитать текст — это как головой вбить болт в стенку, дико тяжело, огромный труд. Ребенок развивается, может быть, за счет компенсации, постоянных прилагаемых усилий.
В школе у них могут быть двойки, тройки, тройки, двойки. Но когда такой ребенок попадает в среду, которая к нему friendly, учитывает его особенности, так сразу плечи расправляются, взгляд прямой, уверенность в себе, с ним все в порядке. Нам показывали фотографии в США потрясающие, которые это иллюстрируют: ребенок в специализированной школе в начале года и в конце. Вот эта внутренняя уверенность, она просто на раз меняется, как только он понимает, что он не дурак, что он соображает, мягко говоря, не хуже окружающих, просто у него определенные сложности. И как только их не учитывают, конечно же, начинаются всякие неврозы и заболевания, начинаются девиации, противоправные действия. Знаете, есть интересная статистика в Америке: в тех штатах, где законодательно поддерживается помощь детям с СДВГ и трудностями обучения, в подростковых тюрьмах сидит 27% населения с СДВГ; в тех штатах, где этому меньше уделяется внимания, 78%. То есть когда тебя социум, такого умного, с такими компенсаторными возможностями, с креативным, образным, активным мышлением, отвергает и загоняет в рамки, ты начинаешь этому сопротивляться. Такая форма защиты. Вспомните, кстати, в каждом классе обязательно есть такой троечник с последней парты — остроумный, веселый, но пятерок не может, а как к себе еще привлечь внимание? Он начинает веселить всех, клоун такой. Зато потом случится какое-нибудь актерское мероприятие или вечер, и он будет звездой на этом вечере. Или станет директором института, или главным редактором, когда вырастет, и все будут удивляться: как же, он же был вот из этих, из клоунов.
Я все время привожу один и тот же пример: утром ребенок встал, горячая голова, температура, что делают родители? Кладут ребенка в кровать, говорят ути-пути, вызывают врача, врач назначает препарат, начинается лечение. Ребенок приходит с тройкой, с двойкой, что делают мама, папа, бабушка, дедушка? Ты… трам-парапам-парапам! Но алгоритм должен быть ровно такой же: товарищи, посмотрите на сайт, идите к специалисту, и чем раньше вы это сделаете, а уж лучше до школы, тем лучше.
Во всем мире каждый октябрь посвящен проблеме осведомленности о дислексии, дисграфии, дискалькулии и других трудностях обучения. И мы решили, а почему бы и нам это не сделать? И ввязались в эту драку. И вот у нас с 5 по 12 октября началась первая Международная неделя осведомленности о дислексии и других трудностях обучения совместно с Эрмитажем при поддержке фонда «Наше будущее», фонда «Вклад в будущее» – это Сбербанк, при поддержке «Росбанка», компании «Медси», фонда «Система», «Хорошколы», школы «Наши пенаты», «Союзмультфильма», «Макдональдса». В рамках этой недели в здании главного штаба Эрмитажа выстроен как бы класс учебный, пространство, в котором проходит программа очень плотная, различные паблик-токи, будут наши ученые выступать, отвечать на вопросы родителей и специалистов, и будет проводиться бесплатная экспресс-диагностика детей.
«Макдональдс», кстати, во все свои «Хэппи милы» вложит на этой неделе вкладыш о том, что такое дислексия и дисграфия. А с «Союзмультфильмом» мы как раз сейчас разговариваем о возможности выпуска у них в рамках серии мультфильмов «Зебра в клеточку» ряд образовательных эпизодов по нашей тематике.
В общем, мы очень хотим, чтобы ситуация поменялась. И чтобы все наши сто сорок шесть миллионов имели хоть какое-то представление о том, что это такое, дислексия, и не убивали бы своих детей. По большому счету, я, наверно, сказала все.
