Каждый вечер по стаканчику: как риск смерти помог отказаться от алкоголя
Ричард Шеперд, ведущий судмедэксперт Великобритании, рассказывает о том, в чем разбирается лучше всего, — о связи жизни и смерти. Предметом его интереса стали возраст и те необратимые изменения, которые происходят с нами по мере старения. В своей новой книге «Семь возрастов смерти» доктор Шеперд берет читателя в путешествие по разным этапам жизни: от младенчества до глубокой старости. И показывает, какие опасности поджидают человеческое тело на каждом из них.
Кроме описания случаев из практики, Ричард Шеперд включил в книгу объяснения различных систем организма и их особенностей. Вы узнаете, почему в определенном возрасте некоторые причины смерти становятся более вероятными, и можно ли что-то с этим поделать. Эта книга включает как многолетний профессиональный опыт ее автора, так и его личные переживания, мысли о собственном старении. Как замечает доктор Шеперд в предисловии: «Я смело взгляну в лицо своему старению и, возможно, помогу читателям сделать то же самое». Публикуем с любезного разрешения издательства «Бомбора» отрывок из книги.
Книга на сайте издательства
Я развожу пчёл: это мое хобби, способ расслабиться, а прежде всего — источник чудесной штуки, которую можно намазать на тост. Летом, как они любят это делать в теплые солнечные дни, они начали роиться. Так они размножаются. К счастью, новая матка и ее последователи не ушли далеко, собравшись в большой жужжащий и вибрирующий комок на ветке в двух с половиной метрах от земли. Для пчеловода плевое дело: ставишь лестницу, подносишь картонную коробку, трясешь ветку, пересаживаешь рой в новый улей. Все, дело в шляпе!
Я успешно справился с первыми двумя пунктами, но последующие минуты моей жизни прошли мимо меня.
Сколько именно, не знаю. Это был интервал между третьим описанным выше пунктом и моментом, когда я открыл глаза и увидел склонившегося надо мной медика. Позже я подсчитал, что пробыл без сознания минут десять. Я совершенно не помнил, что лестница рухнула вместе со мной, когда потянулся к рою с коробкой, а жена обнаружила меня лежащим на земле в окружении тридцати тысяч разъяренных пчел. Что она позвонила в службу спасения, одновременно зовя соседей на помощь. Что некоторое время я судорожно хватал ртом воздух, словно в предсмертной агонии. Что скорая примчалась с ревущей сиреной. Что медики осмотрели меня и сделали ЭКГ.
Ничего из этого я не знал, и эти минуты были навсегда для меня потеряны. Если бы я умер, а не просто потерял сознание, так и не понял бы, что умираю. Возможно, такой и бывает смерть — словно падение с лестницы. Безболезненное, неожиданное событие, когда просто внезапно наступает… пустота. В таком случае смерти уж точно не стоит бояться. Позже в тот день я вернулся домой из больницы с незначительным переломом поперечного отростка (так называют шипы, торчащие сбоку из позвонков) одного из поясничных позвонков, уже утихающей головной болью и очень красным лицом.
Как я мог так глупо рисковать, пытаясь дотянуться дальше, чем позволяла лестница? Неужели я думал, что все такой же подтянутый и гибкий, как двадцать лет назад? Стало ли это происшествие лишь следствием моей неспособности осознать, что я старею? И как часто в секционной я находил подтверждения того, что эта неспособность куда опаснее самого старения? Я выздоровел, причем весьма быстро, но у моего визита в приемный покой было одно неожиданное последствие. Пока я там был, мне сделали стандартную компьютерную томографию.
Врач посмотрел на снимок и сказал: — Вы в курсе про свою печень?
На тот момент сложно было бы придумать слова, способные вселить в меня больший ужас, чем эти. Пусть другие боятся несчастных случаев, сердечных приступов или даже убийства — меня холодный пот пробивал не от мысли о внезапной смерти, а о циррозе. Мне не хотелось жить, годами страдая от последствий необратимых повреждений печени. Вы могли подумать, что с моим страхом можно было без труда справиться, отказавшись от спиртного. Разумеется, я с вами соглашусь. Только вот на момент моего падения с лестницы, которое пришлось на период летнего карантина 2020 года из-за COVID, я, должен признать, позволил себе значительно увеличить потребление алкоголя.
Весь день я был занят делом, но вечером старался расслабиться. Оставив дневные хлопоты позади, выгуляв собак, в ожидании ужина я наливал себе выпить. Мое пристрастие к виски с содовой началось еще во времена, когда мы отдыхали у моего тестя на острове Мэн: бывший колонист, он непременно устраивался вечером со стаканчиком, и я следовал его примеру. Тогда-то этот напиток и стал для меня символом хорошей, безбедной жизни. Тишины уходящего дня. Награды за проделанную работу. Удовольствия, расслабления и хорошего настроения.
Так что теперь каждый вечер я наливал себе по стаканчику.
Отмерял ли я его? Разумеется, нет. На стакане, из которого я пью, есть линия, часть его дизайна, и именно до нее я и наливал. Иногда я задумывался о том, сколько стопок помещалось ниже линии. Уж точно больше одной. Я решил, что пусть будет две. Я пил не спеша, расслаблялся. А когда допивал, частенько наливал еще один. Я мог читать, разговаривать или смотреть телевизор, но в одной руке неизменно держал стакан. За ужином я выпивал половину бутылки вина… На самом деле чуть больше.
Прошло много времени, прежде чем я решил провести подсчет, и даже тогда, как типичный любитель выпить, не был с собой до конца честным. Значит, двойной виски, дважды, получается четыре единицы. Полбутылки вина — пять единиц. Итого девять единиц каждый вечер на неделе. Девять единиц, семь вечеров в неделю… Получается… Ну нет, не может такого быть! Каждый пьющий человек способен заявить, что в неделе всего четыре дня. Но я старался быть абсолютно честным с самим собой и признался себе, что потребляю 63 единицы в неделю — в четыре с лишним раза больше рекомендованной максимальной дозы, причем не давая своей печени ни дня отдыха.
Я понимал, что привычки нужно менять, и решил бросить пить хотя бы на неделю.
Но в тот вечер, в семь часов, мне стало очень тоскливо. Да и в любом случае разве от того, что я пил, было кому-нибудь плохо? Виски я наслаждался дома, за руль мне садиться не приходилось. И я уж точно не валился с ног и не затевал драк. Я не подвергал никакому риску ни себя, ни других и по утрам всегда был трезвым и собранным. Что тогда в этом плохого? Я решил прекратить свои страдания. Как-то вечером мне послышалось какое-то бормотание (а может, и вовсе громкая речь?), когда мы смотрели новости по телевизору. Был ли это мой собственный голос? Выражавший мнения, которые я обычно не произносил вслух. Во всяком случае, не так громко.
После я никак не мог вспомнить, говорил ли я то-то или просто подумал про себя. Я спросил жену. Оказалось, что я сказал это вслух. Мне не всегда удается высыпаться, и порой я просыпаюсь с небольшой кашей в голове и мыслью о том, что хотя бы от вина вчера уж точно следовало отказаться. Только вот без своего ритуального вечернего напитка я не ощущал того приятного расслабления, которое было столь важной частью моего отдыха после рабочего дня — на самом деле после любого дня.
Я не воспринимал выпивку как нечто деструктивное — мне казалось, что она делает мою жизнь лучше.
Люди пьют очень по-разному, в зависимости от класса, финансового положения и возраста. Я был пожилым специалистом, выпивавшим у себя дома, не нарушая никаких общественных рамок. Я убеждал себя, что так делают все. Карантин был временно ослаблен, и какое-то время я провел с пожилыми родственниками, не выпив за несколько дней ни капли. Поскольку я был вдали от дома, семичасовой рефлекс в моей голове не сработал. От воздержания у меня прояснилось в голове, я стал лучше соображать. Настолько, что даже решил, вернувшись, отказаться от своей вечерней традиции.
Приняв это решение, я также решил быть с собой до конца честным.
Я был честным и прежде, но то была честность пьяницы. Теперь же, решив бросить, я мог полностью во всем себе признаться. Я признал, что частенько выпивал больше двух двойных виски, на самом деле обычно я наливал себе три. Так что на прошлой неделе и большую часть лета человек, которым я тогда был, выпивал в общей сложности не 63, а 77 единиц в неделю. Я был в шоке от этого человека. Каждый вечер он выпивал почти недельную норму. Мне больше совершенно не хотелось быть этим человеком, какой бы заслуженной он ни считал свою вечернюю выпивку. Но вскоре он вернулся.
Не помню, ослабла ли моя решимость от вида жены, потягивающей джин с тоником в саду долгим теплым летним вечерком, или же из-за баснословных скидок на мой любимый виски в супермаркете. Вскоре я уже пытался незаметно избавиться от пустых бутылок, пока их не увидела жена, и даже тайком подливал себе виски в стакан, когда она на несколько минут отлучалась из комнаты. В один из таких вечеров я поймал себя на ужасной мысли: у меня что, зависимость?
Общепризнанный признак зависимости, алкогольной или наркотической, выражается в том, что она делает жизнь неуправляемой.
Я решил, что это уж точно не обо мне. Другое определение заключается в том, что человек не будет чувствовать себя до конца нормальным, пока не употребит алкоголь или наркотики: другими словами, он делает это уже не для того, чтобы получить удовольствие, а чтобы избежать неприятных ощущений, связанных с воздержанием. Употребляя, он лишь возвращается к своей псевдонормальности. Я знал, что это может быть обо мне. Доводилось ли мне попадать в подобную неприятную и сложную ситуацию прежде?
Ах, да! Все годы, что пытался бросить курить.
Я прекрасно осознавал, какой вред наносит курение, — в конце концов, я каждый день по работе изучал больные легкие и перегруженные сердца. Я часто просыпался утром, полный решимости именно в этот день все изменить. Убеждал себя, ставил сроки, заключал сделку со своим мозгом, постоянно напоминал себе о своем решении, и несколько дней, недель или даже месяцев мне удавалось не курить. Каждый раз все неизменно возвращалось на круги своя, пока в один прекрасный день, будучи в среднем возрасте, я окончательно не осознал, что на этот раз хочу бросить раз и навсегда. Больше всего на свете.
И я просто взял и бросил.
Теперь же, рассуждал я, пришла пора точно так же бросить пить, и признался себе в масштабах проблемы. Я правда хотел бросить, и мне не хотелось вступать в мир после пандемии, на скорое окончание которой мы все так надеялись, с алкогольной зависимостью. Я попытался, но мне так и не удалось отделаться от выработанной во время карантина привычки. Я продолжил употреблять непомерно много и начал злиться, стал ненавидеть себя. Казалось, не я, а мой виски решал, что я его выпью. Такая потеря контроля пугала до ужаса, и мне было за себя стыдно.
Таким образом, когда я упал с лестницы, и врач сообщил, что снимок показал какие-то проблемы с печенью, я испытал момент ужаса — ширму, которой я ограждал себя от правды, внезапно убрали. Конечно, с моей печенью были проблемы! Я прекрасно понимал, что отметка в том стакане была вовсе не на уровне двойной порции. Я проверил. Ну конечно же! Я наливал себе скорее четверной виски. Получается, двенадцать единиц в трех стаканах виски за вечер, плюс пять единиц вина, и того семнадцать единиц в день, которые складывались в 119 единиц в неделю.
Не стану врать, будто просыпался каждое утро с ясной головой, но она вовсе не раскалывалась, как можно было бы подумать.
А это значило, что моя печень привыкла справляться с этим потоком спиртного. Что, поверьте мне, было не таким уж хорошим знаком, особенно если любителю выпить не хватает ума давать своей печени время от времени отдых, чтобы она могла восстановиться. А этому любителю выпить ума на это явно не хватало. Я вспомнил все печени, которые видел на вскрытиях, — жирные, как фуа-гра, увеличенные и бледные, словно огромная миска c тестом. Жирным тестом. Фу… И теперь этот врач собирался сказать, что моя печень была точно такой же. Жирной. И, вероятно, увеличенной.
Какое же лицемерие. Глядя в зеркало, я видел перед собой человека, верящего в западную медицину и ценившего вакцинацию, а также все остальные замечательные достижения в профилактике и лечении болезней. Но я видел еще и человека, который предпочел закрыть глаза на научные доказательства того, что он наносит вред своему организму и подвергает здоровье опасности, выпивая так много спиртного. Я не совсем понимал, как разумное существо может быть на такое способно, и в тот самый момент, лежа за шторкой в приемном покое, принял твердое решение бросить.
— Что не так с моей печенью? — спросил я врача, стараясь скрыть панику.
— У вас там киста, — сказал он.
Я испытал невероятное облегчение, словно оказался в теплой ванне.
— Ах, просто киста! — радостно сказал я. По какой бы причине она ни выросла, алкоголь здесь точно ни при чем.
— Наверное, вы захотите провериться? — предложил он. Я чуть ли не смеялся от счастья.
— Нет-нет, если это всего лишь киста… Наверное, я с ней родился!
Я вернулся домой, пожалуй, в слишком приподнятом для только что упавшего с лестницы человека настроении. Конечно, мне хотелось выпить. В тот вечер моя рука зависла над бутылкой виски. На целую секунду. Обычно выпивка была мне наградой, но в тот день — компенсацией. Я дал себе обещание, что допью эту бутылку и не стану покупать новую. И не нарушал его недели две, пока в магазине снова не сделали скидку на мой любимый виски.
— Ну почему ты никогда не знаешь меры? — спросила жена, женщина, которая умудрялась растянуть один джин с тоником на целый вечер.
Я попытался себя ограничивать, но ничего не вышло. Значит, оставалось только одно: совсем перестать пить. Я не перестал. Затем из больницы пришло письмо. Меня вызывали на УЗИ печени. В ужасе я сразу же бросился к телефону. Я действительно не мог прийти в назначенное время, поскольку должен был проводить вскрытие. Я надеялся, что они не смогут записать меня на другое время, но администратор сказала, что непременно сделает именно это.
— Эм-м… А кто сказал, что мне нужно прийти? — спросил я. Она назвала фамилию специалиста по печени из их больницы и сказала, что в ближайшее время мне непременно сделают УЗИ.
— А это обязательно? — спросил я. — Это всего лишь киста.
Она вздохнула и заверила меня, что специалист проведет необходимое обследование. Это я уже знал. Я быстро сообразил, что результат КТ попал к моему чересчур осторожному терапевту. Он заметил кисту печени и теперь услужливо направил меня в эту больницу. Как же я боялся этого приема. Я понимал, что УЗИ может показать печень в весьма неприглядном состоянии. После чего меня ждет консультация со специалистом, который непременно спросит: «Сколько вы выпиваете?» — а потом наверняка попытается разлучить меня с моими вечерними компаньонами, виски и содовой.
Я не хотел, чтобы это решение было принято кем-то другим. Я хотел сделать его сам.
На этот раз я действительно перестал пить. Полностью. Шесть недель спустя, похудев более чем на четыре килограмма и с более низким, чем обычно, давлением, я пошел на прием и увидел на экране свою здоровую печень. Она воспользовалась моим воздержанием и провела необходимые восстановительные работы. Что касается кист, их было три. Мы шутили о том, что их могло вызвать, — специалист ради забавы, а я из-за беспокойства. Все эти инфекции, все эти паразиты, которым меня учили… Я сказал:
— Эм-м… Надеюсь, это не эхинококковые кисты.
— Я встречал их только у фермеров. Вы держите скот?
— Нет.
— Расслабьтесь. Ваши кисты врожденные и не представляют опасности.
Если в тот вечер мне и пришла в голову мысль налить себе стаканчик, чтобы отпраздновать, она была мимолетной. Вспоминая, сколько пил ежедневно, теперь-то я понимаю, что на самом деле чувствовал себя, злоупотребляя, далеко не так хорошо, как пытался себя убедить. Алкоголь оказывает длительное воздействие, и в моем случае последствия его употребления утром явно давали о себе знать. Моя продуктивность падала как минимум на 10%, и начало дня не приносило особой радости.
Конечно, я мог бы сейчас баловать себя время от времени бокалом вина — прекрасно понимаю, как один бокал может украсить блюдо, — но предпочитаю больше не испытывать на себе коварство спиртного.
Склонность людей моей возрастной группы вознаграждать себя алкоголем отражается в статистике смертности от него, но этот показатель достигает своего пика в позднем среднем возрасте, после которого начинает падать. В моем поколении свой урожай начинает собирать другой порок. Речь идет о никотине. В военные годы Британия была нацией курильщиков, которой и оставалась многие годы после ее окончания. Примерно когда я родился, в начале 1950-х, эпидемиолог Ричард Долл начал обращать внимание общественности на негативные для здоровья последствия курения.
Эта новость встретила огромное сопротивление. Как показало мое пьянство во время карантина, одно дело — осознавать вред какой-то привычки и совершенно другое — изменить ее. Зачем вообще мое поколение начало курить, если мы были первыми счастливчиками, которые знали все о вреде, прежде чем в первый раз взяли в рот сигарету? Ответ, должно быть, заключается в том, что мы последовали примеру, который нам подавали окружающие. А еще повелись на рекламу. Как же хорошо я помню этого мужчину, скачущего по холмам с сигаретой в зубах. Ряд актеров приняли участие в этой знаменитой кампании, и почти все они умерли от рака легких или хронической болезни легких.
Я не могу винить отца за то, что он подал мне плохой пример.
У меня дома не курили — точнее, курение было под строгим запретом. Только вот за пределами дома меня окружали люди, которые совершенно не собирались бросать. Всю нашу молодость и большую часть жизни табачный дым ассоциировался с уютом, счастьем и взрослостью. Если не дома, так в каждом автобусе, поезде, кафе или пабе, на каждой улице. Пелена табачного дыма висела в кабинетах и коридорах на работе, даже в больницах, и рядом с палатами были комнаты отдыха, предназначенные специально для курильщиков.
Я закурил сразу после поступления в медицинскую школу. Какая ирония. У меня ушло двадцать лет, чтобы бросить, а многие этого так и не сделали. Наше поколение курильщиков находит отражение в национальной статистике — они умирают от разнообразных видов рака, хронических заболеваний легких, провоцируемых курением, или же частично прячутся за цифрами, связанными с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Можно было бы ожидать, что с годами связанные с курением виды рака должны потерять свой статус ведущей причины смерти, поскольку курящих людей становится меньше, особенно среди молодежи.
Между тем если в развитых странах количество курящих действительно очень низкое, в других это не так.
Люди, иммигрировавшие в Великобританию, зачастую цепляются за свои привычки, как делали это многие годы и рожденные здесь курильщики, и это наверняка найдет свое отражение в статистике будущих лет. Слова Ричарда Долла на эту тему были увековечены на его мемориале: «Смерть в старости неизбежна, но смерть до старости — нет. В прежние века считалось, что людям отведено жить семьдесят лет, и лишь каждый пятый доживал до этого возраста. Теперь же для некурящих жителей западных стран ситуация обратная: примерно лишь каждый пятый умирает раньше семидесяти, и уровень смертности среди некурящих продолжает падать, подавая надежду, что, по крайней мере в развитых странах, в будущем смерть раньше семидесяти станет редкостью.
Чтобы эта надежда сбылась, необходимо найти способы ограничить огромный ущерб, наносимый в настоящее время табаком, а также довести до сведения не только миллионов жителей развитых стран, но и гораздо большего числа людей в других странах, насколько те, кто продолжает курить, сокращают тем самым свою ожидаемую продолжительность жизни».
Моя собственная жизнь подтверждает слова этого великого эпидемиолога. В год моего рождения ожидаемая продолжительность жизни составляла 69,17 лет: чуть больше для женщин, чуть меньше для мужчин. Я еще не достиг этого возраста, так что все еще остается шанс упасть замертво, когда мне стукнет 69,17. Между тем к тому времени, как я дожил до своих шестидесяти восьми, обойдя стороной многие жизненные опасности и бросив курить, моя ожидаемая продолжительность жизни взлетела до куда более обнадеживающих восьмидесяти трех лет.
