Внуки Маяковского подтвердили, что поэт был отцом

Маяковский знал о дочери

У неё были веские причины для страха. В те годы, когда эпидемия сифилиса охватила страну, последствия врождённой болезни были широко распространены, а рассказы о мертворождённых детях были обычным явлением в разговорах о знакомых. Маяковский ещё общался с Шамардиной, когда приезжал в Минск для чтения стихов. Однако, после откровений Чуковского, повторное общение было невозможным. Они просто поговорили и навсегда расстались.

Существовала версия, что после смерти Маяковского у него не осталось наследников. Однако на встрече с Шамардиной Владимир поведал Соне о дочери, живущей в Америке. Её зовут Хелен, Элли, Леночка. При этом он не упомянул – вероятно, сам не зная – о сыне, проживающем в СССР. Мальчика назвали Глеб-Никита, с двойным именем. Оба ребёнка носили фамилии не своих отцов. Хелен – фамилию бывшего супруга своей матери, а Глеб-Никита – фамилию её нынешнего мужа.

В эпоху, когда генетические тесты были недоступны, а использование презервативов не было распространено, женщина сталкивалась с необходимостью самостоятельно определять отца ребенка, особенно если претендентов было несколько (в начале XX века в СССР и, например, в Германии наблюдалась настоящая сексуальная революция – Лиля Брик не только имела множество любовников, но и знакомила их с другими женщинами). Мужчине же оставалось лишь доверять или не верить словам женщины о том, что ребёнок от него. Небольшую ясность могли внести лишь внешние сходства. Эта неопределённость является одной из причин, по которой отцовство Маяковского по отношению к девочке Хелен постоянно подвергалось сомнению. Что касается отцовства в СССР… О нём ничего не знали до двадцать первого века. Но, узнав, поставили под сомнение и его.

Действительно, не исключено, что многие захотят ощутить связь с выдающимися поэтами, даже если сами добились значительных успехов. При их жизни о детях практически ничего не было известно…

Элли из Нью-Йорка

В период Перестройки, завершающей эпохи СССР, и в последующие годы было раскрыто немало секретов, касающихся государства, истории и семей. Люди, ранее хранящие молчание, начали говорить – порой сенсационно, шокирующе, искренне или с расчетом на личную выгоду. Когда в 1991 году Союз распался, гражданка США Патриша Томпсон, которой исполнилось шестьдесят пять лет, неожиданно заявила, что родилась от Владимира Владимировича Маяковского. Нельзя не отметить, что, несмотря на обилие откровений и открытий, информация о внебрачной дочери поэта привлекла значительное внимание.

Насколько достоверными могли быть слова этой гражданки, почему она не высказывалась ранее и что послужило причиной для ее заявления сейчас? И как могло случиться, что у советского поэта, учитывая все, что известно об информационной изоляции и постоянном наблюдением за моральным состоянием советских путешественников, неожиданно обнаружилась дочь, проживающая за границей – причем в стране, которую в школе на уроках ОБЖ определяли как потенциального противника?

Политика изоляции и самоизоляции СССР, известная как «железный занавес», не была абсолютно непроницаемой, и особенно это касалось двадцатых годов. В Советский Союз прибывало множество иммигрантов-социалистов из различных стран, включая США, Германию и Австрию. В то же время, из СССР уезжали граждане для постоянного проживания за рубежом, а также отправлялись в туристические поездки, которые одновременно являлись формой пропаганды. Среди советских знаменитостей, покидавших страну, был Владимир Маяковский.

В 1925 году поэт посетил своего друга Давида Бурлюка, художника-футуриста, в Нью-Йорке. Как и ожидалось, его ждали поэтические выступления, и он регулярно читал стихи публике. На одном из этих вечеров он и встретил недавно расстававшуюся молодую женщину, дочь богатого немецкого землевладельца из Германии. Её звали Элизабет, но она предпочитала представляться Элли. Элли Джонс – по мужу. Ей было двадцать один год – возраст любви и увлечения общественной деятельностью. В лице Маяковского, поэта, воспевающего коммунизм, она нашла и то, и другое.

Роман оказался кратким и насыщенным событиями. Казалось бы, зная о риске нежелательной беременности, Маяковский, покидая США, должен был осознавать, что здесь может остаться будущий ребёнок. Однако, далеко не каждое оплодотворение приводит к полноценному развитию беременности – ранние выкидыши настолько распространены, что часто остаются незамеченными, принимаясь за нарушение менструального цикла. И, разумеется, существовала и такая возможность, как выбор, сделанный Соней Шамардиной – аборт. Поэтому Маяковский не мог быть уверен в дальнейшей судьбе зародыша в утробе Элли.

Одна встреча за всю жизнь

Элли Джонс столкнулась с непростой ситуацией. В Советской России были отменены все законы, регулирующие статус детей, рождённых вне брака: рождение признавалось законным. Здесь велась борьба с лицемерием в отношении детей и матерей-одиночек – существовало целое пропагандистское направление, пронизывавшее всю советскую историю, направленное на осуждение стигматизации женщин, родивших вне брака, и их детей. В СССР в 1920-х годах аборты были доступны и настолько безопасны, насколько позволяли медицинские технологии того времени (хотя обезболивание отсутствовало из-за дефицита лекарств). В США ситуация была совершенно иной. Следует отметить, что антиабортное движение после распада Советского Союза проникло в Россию именно из США.

К счастью для Элли, её бывший муж согласился передать будущему ребёнку свою фамилию. Несмотря на развод, рождение ребёнка от бывшего мужа воспринималось как признание его рождением в браке. Единственным условием, которое выдвинул мистер Джонс, было то, что до его кончины никто за пределами семьи – по крайней мере, в США – не должен знать о том, что ребёнок не является его биологическим отцом. Элли сама решила сохранить эту тайну в секрете. В США нарастали антикоммунистические настроения, и быть дочерью поэта из СССР, а также матерью такой дочери, становилось рискованно.

Тем не менее, она решила сообщить об этом Владимиру. При этом она настоятельно попросила, чтобы информация не получила широкого распространения. Ему даже удалось организовать встречу, чтобы Маяковский увидел дочь. К моменту встречи девочка получила двойное имя – Хелен Патриша. Ей было три года. Маяковский добился получения визы во Францию и приехал в Париж, формально – опять же в рамках кампании по воздействию на общественное мнение. Из Парижа он отправился в Ниццу, где его уже ждали Элли и маленькая Патриша. Семья – а в эти стремительные дни они, несомненно, составляли семью — просуществовала недолго. Маяковский вернулся в СССР и покончил жизнь самоубийством. Патриша же быстро забыла о загадочном, коротком отце из далёкой страны. И представить её ему не удосужились…

Мать поведала Патрише правду, когда ей исполнилось девять лет – в возрасте, когда дети уже способны хранить некоторые секреты. Девочка поклялась матери и человеку, которого она до этого момента – как и все остальные – считала отцом, хранить эту тайну до самой их смерти. Она прожила жизнь, типичную для американской девочки, девушки и женщины. Патриша обучалась в художественной школе, затем поступила в колледж, где изучала юриспруденцию, и продолжила обучение в университете. За свою жизнь она трижды получила степень магистра: по социологии, семейным отношениям и педагогике.

В двадцать восемь лет она вышла замуж и взяла фамилию мужа – Томпсон. В сорок восемь произошел развод. В браке у нее родился сын, ставший адвокатом – Роджер Томпсон. Он продолжил род Томпсонов, усыновив с женой ребенка из Колумбии. Мать Патриши скончалась, когда ей исполнилось шестьдесят лет. Умер и ее отчим. В Советском Союзе начались Перестройка и гласность, после чего СССР прекратил свое существование. И только тогда наступил ее час. Таков был рассказ Патриши в девяносто первом году.

Сын свободной любви

В советской России двадцатых годов открытые браки были весьма популярны. Подобные союзы практиковались и среди русских дворян во второй половине восемнадцатого века, однако теперь для того, чтобы принадлежать к элите и иметь возможность открыто проявлять интимные отношения с другими людьми, не требовалось обладать особым статусом. Лиля Брик, наиболее известная возлюбленная Маяковского, состояла в таком браке. Скульптором Антоном Лавинским тоже был заключен подобный союз.

Елизавета Лавинская, известная всем как Лиля, не ощущала физических потребностей, превосходящих духовные. Она хотела мужа. Однако его тело принадлежало бесчисленным красавицам – молодым художницам, натурщицам, случайным знакомым из богемной среды. Лиля насмехалась над ревностью Лавинской, предлагая ей то одного из своих бывших любовников, то другого, сопровождая рекомендации фразами вроде «хорошо справляется». Лавинская отвергала все предложения. И казалось невозможным, чтобы эта женщина когда-нибудь отдалась кому-либо в объятия…

Владимиром Маяковским был близок Лавинский. Он часто посещал их дом. Эта дружба однажды переросла в роман с Елизаветой – тихий и сдержанный, поскольку отношения с мужем причиняли ей боль, от которой она искала облегчение в любви Маяковского. Вскоре родился сын, которого считали отцом Антона. Его назвали Глебом-Никитой. Позднее, став скульптором, он подписывался лишь Никитой – не стоило усложнять. Избегание усложнений было его жизненным принципом. Поэтому он предпочитал молчать. Возможно, также в память о матери – наступили новые времена, предъявлявшие строгие требования к моральному облику советской женщины. Признание того, что у матери был роман, могло запятнать ее репутацию.

По словам дочери, Елизаветы, также скульптрисы, именно так объясняли происхождение внучки Маяковского, когда в двадцать первом веке она громко заявила о своей связи с поэтом.

Не может быть!

Первоначальная реакция биографов Маяковского, тех, кто сохранял память о его жизни и творчестве, была сдержанной: какую цель они преследуют? И Патришу, и Елизавету обязали представить документальные подтверждения родства с поэтом. Патриша с возмущением отказалась, однако в конечном итоге в переписке Маяковского были найдены косвенные свидетельства. Но вопрос о том, от кого могла родить женщина в эпоху сексуальной революции 1920-х годов, оставался без ответа. Патриша отказалась от проведения теста ДНК. Других документов, подтверждающих родство, по очевидным причинам она не предоставила и не могла предоставить.

Елизавета Лавинская с огорчением констатировала, что не располагает подтверждающими доказательствами. Маяковский не писал о своём сыне и, вероятно, не знал о его существовании. Романовых было у него немало. Существовали записи Елизаветы Лавинской-старшей, которые могли быть обнародованы лишь спустя шестьдесят лет после её кончины, однако их анализ не выявил упоминаний о романе с Маяковским. Несмотря на это, и Патриша, и Елизавета оставались убеждены в генетическом родстве с выдающимся поэтом.

Какую выгоду они могли получить? Патриша не скрывала своего желания получить из музея Маяковского часть его личного архива. Для этого она даже рассматривала возможность получения российского гражданства. Предполагалось, что её имя в России будет Елена Владимировна Маяковская. Елизавета, в свою очередь, могла бы увеличить стоимость своих скульптур, используя открывшуюся, вызывающую интерес общественности тайну. Члены семьи Елизаветы были возмущены тем, как, по их мнению, она представляет их мать в невыгодном свете.

В конечном итоге, после кончины Патриши, ей удалось убедить её сына Роджера на сдачу анализа ДНК. Также анализ сдала и Елизавета. Однако, образцы сравнивали не с тканями Маяковского, а только между собой. Подобное сравнение позволяет установить степень родства между людьми, но редко – выявить общего предка. Елизавета и Роджер встретились в программе «Пусть говорят», чтобы выяснить, можно ли считать их двоюродными братом и сестрой.

Решение было принято без колебаний: родство между ними установлено. Такая ситуация возможна при наличии общего предка, будь то дедушка или бабушка, и не обязательно, чтобы это был Маяковский, однако круг лиц, контактировавших как с Элли Джонс в США, так и с супругами Лавинскими в СССР, крайне ограничен. Его можно очертить вокруг одного человека – Владимира Владимировича Маяковского.